Фришфельд, Арнольд Германн Фридрих
Родился в Петербурге 25 октября 1874 года. Отец – Фридрих Фришфельд, телеграфист. Мать – Агнес Нойманн (Neumann).
В 1882-92 г.г. учился в Петришуле. Завершил обучение с отличием. В 1892-94 г.г. работал домашним учителем в Эстонии. В 1894-99 г.г. изучал теологию в Дерпте. Как кандидат служил в Вайзенштайне, ныне Пайде, в Эстонии, и недалеко от Евпатории в колонии Нойзатц, в Крыму.
28 апреля 1902 года ординирован в Петербурге. Служил адьюнктом в Нойзатце и пастором в Джелале, в Крыму. В это время пастор Фришфельд переводит на русский язык популярную тогда детскую книгу Пауля фон Висковатого на немецком языке – «Бабулечка Татьяна» («Grossmütterchen Tatjana»), издательство Эсслингена и Мюнхена, J.F. Schreiber Verlag, с рисунками художника ван Нифтрика.
В 1914 году стал пастором церкви Святого Михаила в Санкт-Петербурге. После антинемецких выступлений и погромов, а также высылки или отъезда части духовенства и прихожан-немцев из города пастор Фришфельд принял активное участие в деятельности вспомогательной кассы евангелическо-лютеранских приходов России для оказания помощи общинам и их служителям, и возглавил ее работу.
С 1922 года – пастор общины Святой Екатерины.
С 1922 года – в связи с недостатком служителей в городе становится одним из четырех пасторов вновь созданной русской общины для лиц евангелическо-лютеранского и реформатского вероисповедания, которая собиралась в голландской церкви. Там он вел также библейские часы.
В 1923-1926 гг.. служил также в латышской общине Христа-Спасителя, и каждую неделю вел там библейский час.
В 1924–1930 гг. преподавал экзегетику (толкование книг) Нового Завета на библейских курсах епископа Мальмгрена в Ленинграде. По воспоминаниям пастора общины Соликамска Иоганнеса Леля (1910-2001), родившегося в д. Норка в семье кюстера, выпускника библейских курсов епископа Мальмгрена в 1932 году, пастор Фришфельд был широко образован. Его лекции слушали очень внимательно. Память у него была исключительная. Никаких конспектов. Только маленький листок бумаги с пометками. Когда ему приходилось преподавать древнееврейский или древнегреческий языки, он тексты читал также бегло, как и немецкий.
Арестован 18 декабря 1929 по делу пастора Г.Г. Ганзена, по обвинению в антисоветской деятельности и участии в подпольной организации, вскоре освобожден под подписку о невыезде. Вновь арестован 21 сентября 1930 по сфабрикованному «Делу академиков», по которому проходило 104 человека, в том числе прихожане общины св. Екатерины из числа преподавательского состава и студентов Санкт-Петербургского Государственного университета, подписка аннулирована. В 1930 году арестован и депортирован. Приговорен 10 февраля 1931 Коллегией ОГПУв Ленинградском военном округе (печально известной «Тройкой») к 10 годам исправительно-трудовых лагерей – «определено содержание в концлагере», имущество конфисковано. Был снова арестован, уже будучи больным – еще находясь в камере предварительного заключения на ул. Шпалерной, у пастора в результате нервного срыва начало развиваться психическое заболевание. Несмотря на тяжелое состояние, в 1932 году интернирован в Архангельск. Считаясь административно высланным, был вновь этапирован – на этот раз – в лагерь на Соловецких островах в Белом море. Пропал без вести, предположительно умер в 1930-е годы в Соловецком лагере, либо по новому приговору от 3 ноября 1937 года пастор Фришфельд был расстрелян.
Репрессированного пастора реабилитировали 16 февраля 1957 года.
Его супруга, Елизавета Александровна Фришфельд (Елизавета Анна Мария Лукас), ненадолго пережила мужа. Она осталась жить в пасторской квартире на Васильевском острове, на 17 линии д. 70, и скончалась на исходе тяжелой блокадной зимы 1942 года. Как члену семьи врага народа, карточки ей не полагались. Похоронена на Пискаревском кладбище. Судьба дочерей, Ютты, Норы и Герды, неизвестна.
К празднованию 250-летнего юбилея освящения своего церковного здания община св. Екатерины на Васильевском острове объявила конкурс фантастического рассказа «Stylus fantasticus», и двое участников конкурса выбрали для своего творчества удивительную и трагическую историю пастора Фришфельда.
Из рассказа Елены Щетининой (изучала теологию в ОмГУ):
«Он никогда не играл на органе. Но видел, как это делают. Видел, как порхают пальцы органиста над клавишами, как содрогаются трубы, как выходит из них — словно легкий дымок — и растекается по воздуху, по эфиру, по пространству, как солнечные лучи, пронизывающие пыль — звук. Он перебирал пальцами во сне, во время работы, даже во время еды, когда хлебал холодную баланду из погнутой миски.
— Пастор Фришфельд, что вы делаете? — тихий шепот в стылом полумраке.
— Арнольд Фридрихович, — бормочет он потрескавшимися, обветренными губами. — Арнольд Фридрихович. Здесь нет пасторов.
Он перебирает пальцами, как когда-то — как его имя, Господи, как было его имя? — делал это органист прихода церкви Святой Екатерины — и где этот органист теперь, сгинул, как и многие, на Левашовской пустоши — и вдруг понимает: ветер. Ветер больше не воет, не бушует, не ревет. Ветер теперь прислушивается к нему. И ветер повторяет ту музыку, что он играет. И подхватывает ее, и начинает выводить свою мелодию — неслыханную ранее ни одним человеком, но в то же время такую знакомую — до боли в сердце. Музыку, в которой есть вся музыка мира.
— Я Фришфельд Арнольд, — неожиданно четко произносят до той поры непослушные губы. — Немец. Ординирован двадцать восьмого апреля девятьсот второго года. Пастор общины Святой Екатерины. …
И голоса — десятки, сотни, тысячи — вплетаются в этот величественный хор:
— Немец. Пастор. Немец. Пастор. Латыш. Проповедник. Немец. Пастор. Финн. Викарий. Финн. Законоучитель. Латыш. Пастор. Финн. Адъюнкт обер — пастора….
И другие голоса — глухие и звонкие, гортанные и хриплые — присоединяются к хору:
— Русский. Священник. Казах. Мулла. Еврей. Раввин…
И нет в том хоре разницы между русским, немцем или армянином, между мусульманином, лютеранином или караимом. Здесь все едины — как огромный растерзанный младенец, который наконец-то смог найти упокоение своей измученной душе в колыбели вечной, единой и неделимой музыки.
И они повторяют, повторяют, повторяют свои имена — превращая их в песнь. В вечный Choralis Solovecenses insulae.
И звуки — неслышимые, неосязаемые, звуки вне человеческого слуха и выше человеческого сознания — летели над голубикой и черникой, морошкой, незабудками, пастушьей сумкой, болотными лютиками, багульником, папоротником… И растворялись, и впитывались, и просачивались, и срастались, и становились частью, смыслом, солью…»
Из рассказа Дмитрия Чурсина:
« — Ну вот и все… Кажись, отошел… — хриплым простуженным басом прошептал Михалыч, когда изо рта лежащего на нарах человека вылетело еле заметное в холодном воздухе легкое облачко и голова безжизненно упала набок. Он стянул с грязных косматых волос остатки лохмотьев, некогда бывших шапкой ушанкой, и пропустил к телу только что прибежавшего из соседнего барака батюшку.
— Не успел… — щуря предательски увлажнившиеся глаза, отец Петр прикусил губу и медленно закрыл невидящие глаза усопшего — Со святыми упокой, Христе Боже наш, душу раба Твоего Арнольда… Хоть и не наш по вере, а всё за Христа Богу душу отдал. Помолимся за новопреставленного, братья…
Большинство мужиков неуклюже встали рядом со старым священником, ничем внешне не выделявшимся среди других заключенных, остальные угрюмо разошлись к своим нарам…
Внезапно все поплыло и на миг затянулось сероватым перламутровым туманом, который быстро угасал и темнел, превращаясь во всеобъемлющее бескрайнее нечто. Тишина и какое-то торжественное спокойствие охватили пастора. Он словно присутствовал при сотворении мира, когда нет еще ни пространства, ни времени.
Тут впереди показалась еле видимая точка света, медленно разрастающаяся в огромный белый шар, который мгновенно ослепил бы любого человека, попытавшегося взглянуть на него. Но для взора светлой, не имеющей плоти души, которая всю свою земную жизнь стремилась к Создателю, свет был мягким, теплым, благим и любящим… Да-да, благим и любящим. Невероятно, но именно такими душевными характеристиками хотелось описать эту притягивающую к себе уютную белизну.
Тем временем Арнольд услышал, что рост шара сопровождают все нарастающие чарующие звуки непередаваемой красоты. В первое мгновение ему показалось, что он слышит отдаленные переливы органа их церкви, извлекаемые на свет невиданным Мастером. Однако сейчас музыка была несравненно глубже и чище. Она отличалась от самого прекрасного, что можно услышать на земле, как сверкающая нержавеющая сталь отличается от вагонетки с железной рудой, как совершенство Божьего творения отличается от неумелого карандашного рисунка малого ребенка.
Свет объял его самого и расширился на всю вселенную, на его фоне вокруг заблестели звезды. Это был как белый космос, чем-то напоминающий негативную фотографическую пластину после съемки ночного неба в ясную безлунную ночь. Только звезды на этом светлом небе были не черными, а… Арнольд не мог сказать, какими были эти звезды — в земных языках не существовало названий для этих цветов.
Пастор понял, что музыка исходит от звезд. Каждое светило рождает свою мелодию, и все вместе они — это невообразимый оркестр из миллиардов виртуозных музыкантов, без малейшей фальшивой ноты исполняющий единую цельную и нераздельную Симфонию, прославляющую Творца.
И тут Арнольд заметил, что и сам он тоже играет свою партию в этом оркестре. Словно малый ручеек, впадающий в большую реку, его собственная мелодия вливалась в пронизывающую всё и вся музыку сфер. Какая же это радость, всем своим существом чувствовать Любовь Создателя и прославлять Его в вечном славословящем гимне.
Здесь они вне времени, но на земле дни и ночи по-прежнему сменяют друг друга. И настанет час, о котором ведает лишь Творец, когда история человечества завершится. И тогда мир земной преобразится и воссоединится с миром горним. Все души вновь обретут обновленную плоть, подобную плоти Спасителя по воскресении из мертвых. Но славословие Господа, музыка сфер будет звучать и в этой преображенной вселенной, где, Бог даст, всем истинно верующим во Христа найдется место. Ибо, как сказал Христос, «в доме Отца Моего обителей много».
